Картины на Библейские темы

В 1854 году английский художник Уильям Холман Хант представил на суд публики картину «Светоч мира». Вы наверняка знакомы с ее сюжетом по многочисленным подражательным вариациям, год от году имеющим тенденцию становиться всё слащавее и слащавее. Лубочные подражания, как правило, называются «Се, стою у двери и стучу» (Откр. 3: 20). Собственно, на эту тему и написана картина, хотя названа иначе. На ней Христос ночью стучится в некие двери. Он – путник. Ему негде «главу приклонить», как и во дни земной жизни. На главе у Него венец из терния, на ногах сандалии, в руках – светильник. Ночь означает тот мысленный мрак, в котором мы живем привычно. Это «тьма века сего». Двери, в которые стучит Спаситель, давно не открывались. Очень давно. Свидетельство тому – густой бурьян, растущий у порога.

Зрители в год представления картины публике восприняли полотно враждебно и смысл его при этом не поняли. Им – протестантам или агностикам – почудилась в картине навязчивая стилистика католицизма. И нужно было, как это часто бывает, кому-то зрячему и внимательному рассказать о смысле полотна, расшифровать его, прочесть, как книгу. Таким умным толмачом оказался критик и поэт Джон Рёскин. Он объяснил, что полотно аллегорично; что Христос до сих пор удостоен такого же внимания, как и нищие, стучащиеся в двери; и что самое главное на картине – дом – это наше сердце, а двери ведут в ту глубину, где живет наше сокровенное «Я». В эти-то двери – в двери сердца – стучится Христос. Он не вламывается в них на правах Хозяина мира, не кричит: «А ну, открывай!» И стучит Он не кулаком, а фалангами пальцев, осторожно. Напомним, что кругом ночь… И мы не спешим открывать… И на главе Христа – венец из терний.

Отвлечемся теперь на минуту, чтобы сказать несколько слов о многочисленных подражаниях и вариациях на тему. О тех самых, которые вы, несомненно, видели. Они отличаются от оригинала тем, что, во-первых, убирают ночь. На них Христос стучит в двери дома (догадайтесь-ка, что это – сердце) днем. За Его спиной виден восточный пейзаж или облачное небо. Картинка радует глаз. По причине ненужности светильника в руке у Спасителя появляется посох Доброго Пастыря. С головы исчезает терновый венец (!). Двери, в которые Господь стучит, лишены уже тех красноречивых зарослей бурьяна, а значит, их открывают регулярно. Молочник или почтальон, видимо, стучат в них каждый день. И вообще домики имеют тенденцию становиться чистенькими и ухоженными – этакими буржуазными из канона «американской мечты». На некоторых изображениях Христос просто улыбается, словно пришел к другу, который Его ждет, или даже Он хочет подшутить над хозяевами: постучит и спрячется за угол. Как это часто бывает в подделках и стилизациях, трагическое и глубокое смысловое наполнение незаметно уступает место сентиментальному наигрышу, по сути – издевке над первоначальной темой. Но издевка проглатывается, и подмена не замечается.

Теперь к смыслу. Если Христос стучит в двери нашего дома, то не открываем мы Ему по двум причинам: либо мы просто не слышим стука, либо слышим и сознательно не открываем. Второй вариант рассматривать не будем. Он вне нашей компетенции, а значит, пусть существует до Страшного суда. Что же до первого варианта, то у глухоты есть много объяснений. Например, хозяин пьян. Его пушкой не разбудишь, не то что осторожным стуком нежданного Гостя. Или – внутри дома громко работает телевизор. Не беда, что двери заросли бурьяном, то есть давно не открывались. Кабель протянули через окно, и теперь футбольный чемпионат или социальное шоу гремят с экрана на всю катушку, делая хозяина глухим к остальным звукам. Ведь правда же, есть у каждого из нас такие звуки, слыша которые мы глохнем для всего остального. Это очень возможный и реалистичный вариант – если не для 1854 года (года написания картины), то для наших 2000-х. Еще вариант: хозяин просто умер. Нет его. Вернее, он есть, но он уже не откроет. Может быть такое? Может. Наше внутреннее «Я», подлинный хозяин таинственной хижины, может находиться в глубокой летаргии или в объятиях настоящей смерти. Кстати, прислушайтесь сейчас: не стучит ли кто в двери вашего дома? Если вы скажете, что у вас звонок на дверях есть и он работает, а значит, к вам звонят, а не стучат, то это лишь обличит вашу непонятливость. В двери сердца никто к вам не стучит? Прямо сейчас? Прислушайтесь.

Ну и последнее на сегодня. На дверях, в которые стучится Христос, нет наружной ручки. Это заметили все при первом осмотре картины и поставили художнику на вид. Но оказалось, что отсутствие дверной ручки – не ошибка, а сознательный ход. У сердечных дверей нет наружной ручки и наружного замка. Ручка есть только внутри, и только изнутри дверь может быть открыта. Когда К.С. Льюис говорил, что ад заперт изнутри, он, вероятно, отталкивался от мысли, заложенной в картину Ханта. Если человек заперт в аду, то он заперт там добровольно, как самоубийца в горящем доме, как старый алкоголик-холостяк в бедламе пустых бутылок, паутины и сигаретных окурков. И выход наружу, на стук, на голос Христа возможен только как внутренний волевой акт, как ответ на Божий призыв.

Картины – это книги. Их читать надо. Не только в случае полотен на евангельский сюжет или христианских аллегорий. В любом случае. Пейзаж ведь тоже текст. И портрет – текст. И умение читать не ограничивается умением разбирать слова в газете. Читать нужно учиться всю жизнь. О чем это говорит? О том, что работы у нас много, и жизнь наша должна быть творческой, и неосвоенные поля для деятельности давно заждались тружеников. Если вы согласны, то, может быть, мы расслышали стук?

Летом 1830 года Петербург покидал 24-летний художник. Он отправлялся в Рим. Стоя на палубе судна, глядя на родных, друзей, пришедших проводить его в дальнюю дорогу, он вряд ли мог думать, что со многими из них видится в последний раз и что ступит на родную землю лишь через 28 лет.
О чем-то разговаривали папенька и маменька, поглядывая в его сторону (маменька украдкой, время от времени, прикладывала платок к глазам), махали руками любимые сестрицы; друзья-однокашники старались казаться веселыми, но все же в их лицах угадывалась грусть.
Грустно было и молодому человеку. Он оставлял родителей, дом, друзей, мастерскую… Он покидал родину.
И это был… величайший русский художник Александр Андреевич Иванов. Автор знаменитой картины «Явление Христа народу».
  28 июля 2006 года исполнилось 200 лет со дня его рождения, и я рад, что есть возможность рассказать об этом удивительном человеке.
Давайте, читатель, поговорим о Риме, об истории создания картины, над которой Александр Иванов работал около двадцати лет. Но прежде, чем начать рассказ о картине «Явление Христа народу», расскажу об одном немаловажном событии из петербургской жизни Иванова, без которого, возможно, картины и не было бы.
В 1823 году, 17-летний Александр Иванов помогал отцу в росписи иконостаса церкви Праведных Захария и Елизаветы (родителей Иоанна Крестителя), и впервые увидел десницу (правую руку) Иоанна Крестителя. При жизни Александра Иванова она хранилась в большом придворном соборе Спаса Нерукотворного образа при Императорском Зимнем дворце.
Появление её в России связано с именем императора Павла Первого. Когда он стал гроссмейстером мальтийского ордена, все величайшие христианские святыни, в том числе и десница Иоанна Крестителя, хранившиеся 500 лет на острове Мальта, были перевезены в Россию. Лишь после революции десница оказалась в Черногории. Но это особый разговор…
В 1823 году отец и сын Ивановы, повторюсь, расписывали иконостас церкви Праведных Захарии и Елизаветы. И здесь важно отметить, что за их работой внимательно следила императрица Елизавета Алексеевна, которая писала для этого храма икону «Благовещение». Она была художницей, ученицей академика Александра Егорова.
В ту пору Елизавета Алексеевна, не обладавшая крепким здоровьем, часто прихварывала и редко выезжала из Зимнего дворца.
Эскизы художников, вне всякого сомнения, представлялись ей. Художникам, в свою очередь, важно было познакомиться с иконой, которую   писала императрица, чтобы выдержать общую тональность, не нарушить манеру исполнения. Елизавета Алексеевна не могла не встретиться с ними. И встреча эта могла состояться только в Зимнем Дворце, в домóвой церкви которого в это время, повторюсь, хранилась десница Иоанна Предтечи. Будучи глубоко религиозной, Елизавета Алексеевна не могла не понимать чувств художников и должна была дозволить им увидеть и приложиться к святым мощам. И надо ли говорить, какие чувства мог испытать юный Александр Иванов, увидев десницу Иоанна Предтечи – ту самую руку, которая почерпнула воды из Иордана и вознеслась над головой Иисуса Христа при Его Крещении. И не эта ли рука указала людям, собравшимся на берегу Иордана, на приближающегося к ним Мессию: «Се – агнец Божий…» Рука (на ней отсутствовали два пальца), форма её не могли не потрясти его впечатлительную душу, воображение. Не увиденное ли и подтолкнуло Александра Иванова – тогда еще ученика Академии художеств – к написанию эскиза «Иоанн Креститель (в рост), проповедующий в пустыне»? И не увиденное ли, запомнившееся на всю жизнь, приведет его позже к мысли о написании другой – главной картины – «Иоанн, указывающий на Мессию», более известной как «Явление Христа народу».
Чем все же вызвано обращение Александра Иванова к теме Явления Спасителя в мир? Почему именно эта тема выбрана художником для сюжета его знаменитой картины?
Понять такого художника, как Александр Иванов, это понять, в первую очередь, время, в которое он жил и те взаимоотношения, которые сложились между Россией и Европой. Ведь православная Россия оказывалась наедине с восставшей Европой, в которой язычество уже второй раз после Возрождения накатом нахлынуло на христианство. В европейских странах рушились все гражданские устои, основанные на христианских основах. Приехав в Италию, Александр Иванов, в первую очередь как художник, не мог не чувствовать той обстановки, в которой оказался. Не мог он не чувствовать разницы между оставленной им православной Россией и начинающей терять основы христианства Европой. И мысль его замкнулась на разрешении вопроса, а почему это происходит? Откуда первоистоки? Откуда такое отношение к христианству?
Именно этим можно объяснить обращение Иванова к временам, когда в мир явился Спаситель. Именно поэтому он и взялся позже за картину «Явление Христа народу». Но мы с вами забежали вперед.
Вернемся к событиям предшествующим.
В Италию Иванова отправило Петербургское Общество поощрения художников. Его картину «Иосиф, толкующий сны в темнице виночерпию и хлебодару», исполненную в 1827 году, и представленную на усмотрение членов Общества, посчитали выше работ Карла Брюллова. Иванов был награжден золотой медалью 1-ой степени, и Комитет покровительствовавшего ему общества положил: «Для вящщаго усовершенствования в художестве, отправить его на счет Общества в Италию» на четыре года…
По дороге в Рим ему надлежало посетить Вену, Милан (где он увидел «Тайную вечерю» Леонардо да Винчи), Болонью, Флоренцию… На осмотр европейских достопримечательностей художнику полагался целый год. Во второй год пансионерства Иванов должен был написать копию с фрески Микеланджело «Сотворение человека», находящуюся в Сикстинской капелле, в Ватикане. В третий – надлежало заняться «произведением картины своего сочинения значительной…»
Работа в Ватикане над копией с Микеланджело не прошла бесследно для художника. Она, возможно, повлияла даже на выбор темы собственной картины в дальнейшем.
Здесь надо учитывать тот факт, что Иванов, кроме самой фрески, изучал еще и жизнь великого итальянца, время, в которое он работал. Не мог он не видеть, что Микеланджело остался верен христианству в пору невиданного наступления на Церковь сторонников Возрождения, когда по всей Европе языческий мир – эта маслина дикорастущая, показавшая, что может сделать человек, стоя вне непосредственной среды Божественного откровения, его идеи – вновь возобладали над человечеством.
Во Флоренции, любимом городе Микеланджело, в ее Академии, идеологи доказывали, что «Бог еще не совсем создал человека» и что «человек, чтобы быть настоящим человеком, кроме сотворения его Богом должен еще и сам себя сотворить».
И человек творил. Разгул страстей, своеволия и распущенности захватил Италию.
Вот что писал о том времени русский философ Лосев: «Священнослужители содержат мясные лавки, кабаки, игорные и публичные дома, так что приходится неоднократно издавать декреты, запрещающие священникам «ради денег делаться сводниками проституток», но все напрасно. Монахини читают «Декамерон»… В церквах пьянствуют и пируют… Папа Александр VI   и его сын Цезарь Борджиа собирают на свои ночные оргии до 50 куртизанок…»
Внутренние яростные раздоры, казни, убийства, погромы, пытки, грабежи в Милане, Парме, Генуе, Болонье, Риме, – по всей Италии не прекращались в эпоху Возрождения.
Работал Микеланджело в Сикстовой капелле один. Он искал уединения. Не происходило ли с ним то, что происходило с Петраркой, когда тот казнил себя за свое прежнее свободомыслие.
Случайно ли то, что входящий в Сикстинскую капеллу человек, подняв голову, видит над собой фреску Микеланджело «Грехопадение», с которой начинается весь цикл росписей, сделанных художником. Сцена надругательства сына над беспомощным отцом, сцена человеческого падения, проявление низменного в человеке, становится начальной для обозрения. Проходя к задней стене капеллы, зритель как бы читает раннюю историю человечества, изложенную согласно библейскому преданию, но (по воле Микеланджело) в обратном порядке. От «Грехопадения»   – ко времени «Сотворения человека».
Мыслью художник обращался к сотворению мира, жизни первых людей на земле.
Отметим главное в этой мысли Микеланджело: Бог создал вселенную, вдохнул в человека дух жизни, предоставив ему возможность совершенствоваться и право владычествовать над всею землею и животным миром, населяющим ее. Но наследники Адамовы, за исключением праведников, пали в грехе, вызвав гнев Божий. Помните слова Библии: «И сказал Господь: истреблю с лица земли человеков, которых Я сотворил…» Лишь праведный и непорочный в роде своем Ной обрел благодать пред очами Господа. Ему, его сыновьям и их женам суждено было спастись от потопа. От них теперь населилась вся земля. Но и род Ноя, размножившись и через столетия став очевидцами пришествия в мир Искупителя, предстал пред Ним далеким от совершенства. Любопытно, именно во время работы над копией с фрески Микеланджело Иванов запишет в своем дневнике следующее…
«…Земля именно в час совершенного упадка нравственного как бы всю затерянную нравственность людей скопив, родила их в одном Иисусе…»
Вспомним и последующие его слова: «Какая же нация должна принять итог вековых трудов держав падших? – Святая, восстающая колосс – Россия. Арарат, новая колыбель человеческого рода после ужасного переворота, уже в руках наших…»
Следуя за мыслью Микеланджело, он развивает ее. Размышления о явлении в мир Спасителя, о временах последующих не оставляют его. Иванов сравнивает духовную жизнь европейских народов и русского, и понимает – русские преданы своей вере, европейцы предавали Спасителя. Они попросту забывали о его пришествии в мир. 
Работа над копией Микеланджело, повторюсь, не прошла бесследно для Иванова и в дальнейшем, в конце концов, могла сказаться на выборе сюжета для его картины. При этом не надо забывать саму атмосферу, царившую в Риме, в годы пребывания в нем Иванова.
Рим ведь оставался тогда владыкою искусства, средоточием художественной жизни Европы. Молодые художники из разных стран стремились попасть сюда для совершенствования своих дарований. Немцы, французы, англичане, американцы ехали в древний город на Тибре.
И сколько жарких споров, дискуссий возникало между ними, съехавшихся с разных концов Европы, когда они, свободные от работы, собирались в ресторане Лепре или в кафе Греко – этом пристанище вольных художников. И главные споры касались отнюдь не одних только картин старых мастеров или последних работ художников; затрагивались вопросы политики, военных действий, происходящих в Европе, обсуждалось положение церкви, доходило до оспаривания догматов христианской церкви. Само существование Богочеловека, явление Его миру, Воскресение Его подвергалось сомнению, а, следовательно, ставилось под сомнение и божественное устройство мира. Но отрицание Христа, и это понимали люди, умеющие думать, преследовало мысль о создании иного, не христианского миропорядка. На вопрос был или не был Христос Богочеловеком, было или не было явление Мессии дóлжно отвечать каждому.
И каждый понимал, двух истин быть не может.
Иванов ответил на этот вопрос двумя своими картинами.
Прежде чем приступить к написанию «Явление Христа народу», Александр Иванов пишет, напомню, небольшую работу «Явления Христа Марии Магдалине поле Воскресения», за которую получил звание академика.
Эта картина была закончена   в 1835 году. Он написал ее за один год. И вот почему.
В евангельской истории Воскресению Иисуса Христа из мертвых принадлежит важное значение. Это понимали и понимают все евангельские критики. Один из них – немецкий профессор Давид Штраус – писал в XIX веке: «Если бы нам удалось отвергнуть историческую почву всех евангельских чудес и оставить ее за одним только событием, то мы еще ровно ничего бы не сделали для науки, потому что воскресение Иисуса образует центр центра, собственное сердце теперешнего христианства, и потому на него прежде всего направляются издавна самые решительные удары противника».
«Явление Христа Марии Магдалине» – это, как я понимаю, ответ Иванова, прежде всего самому себе, на вопрос «Был ли Иисус Христос Богочеловеком», было ли Его Воскресение.
А приступая к написанию картины «Явление Христа народу», он как бы обращался к мятущимся, теряющим веру, со словами: «Опомнитесь, куда идете? К чему направлен ваш разум? Было явление Мессии в мир, с него началась жизнь человечества». Сама картина, посмотрите, написана так, что каждый зритель, стоящий подле нее, становится как бы участником происходящего, свидетелем важнейшего события – явления в мир Мессии.
  В те годы, в Риме, с Александром Ивановым познакомился и подружился Николай Васильевич Гоголь. Пишут, он   даже позировал Иванову для картины «Явление Христа народу». Один из героев картины своими чертами, действительно, повторяет черты писателя. Скажу,   самому названию картины мы обязаны Гоголю. Так называл он ее в своих письмах и статьях. Так это название и закрепилось за картиной. Николай Васильевич, приехав в Рим, работал над романом «Мертвые души». Само название романа связывалось писателем с евангельской традицией называть «мертвыми» души духовно умершие. В задуманной же им трилогии, первую часть которой он писал в Риме, идея духовного воскресения падшего человека становилась главной.
«Как в Адаме все умирают, так во Христе все оживут» – эти слова Апостола Павла можно было бы вынести эпиграфом к трилогии.
Не сродни ли мертвым душам, живущим в Европе, являлись души подобные и в России. Являлись, как и в Европе, со времен подчинения, поглощения церкви государством.
В сложный для себя период писатель знакомится с Александром Ивановым и начинает посещать его мастерскую. Неравнодушный к живописи, увидев в мастерской «Явление Мессии», Гоголь не мог не оценить по достоинству молчаливого художника. Да и как было не полюбить этого человека, который по словам Гоголя «плюнул на все приличия и условия светские, надел простую куртку и, отогнавши от себя мысль не только об удовольствиях и пирушках, но даже мысль завестись когда-либо женою и семейством или каким-либо хозяйством, ведет жизнь истинно монашескую, корпя день и ночь над своей работой и молясь ежеминутно».
И как близки были писателю слова, оброненные Ивановым: «Художники, и в особенности русские, назначение свое имеют в замирении всего человечества». Как бы продолжая его мысль, Гоголь говорил:
«В церкви нашей сохранилось все, что нужно для ныне просыпающегося общества. В ней кормило и руль наступающему новому порядку вещей, и чем больше вхожу в нее сердцем, умом и помышлением, тем более изумляюсь чудной возможности примирения тех противоречий, которых не в силах примирить теперь церковь западная».
Познакомившись и подружившись, они были неразлучны. Было, было нечто тайное, главное, угаданное и оцененное обоими и объединявшее их: каждый в своем произведении видел средство сделать нравственный переворот в обществе. Ужасная брюлловская молния, осветившая погибающий народ и так поразившая зрителя, ничего, кроме страха перед смертью, у зрителя не пробуждала.
Я имею ввиду картину «Гибель Помпеи».
Но той ли смерти должно страшиться человеку православному.
Вряд ли помышляя о том, Гоголь и Иванов начеркивали новое направление в развитии русской культуры.
Двадцать лет работы над одной картиной… Двадцать лет и один холст перед глазами... Не много ли?
Судьба и содержание картины, скажем здесь, слились в глазах Александра Иванова с вопросом о значительности русской культуры. Он считал себя призванным представить творческие силы своей родины на всемирный конкурс талантов. «Место, на которое я поставлен, много удовольствий меня лишает, – писал он еще в 1846 году, – но что же мне делать, как не продолжать, пока есть силы и здоровье. Спор с представителями Европы о способностях русских… вот вопрос, ради которого всем должно пожертвовать». Выразить в своей картине всю сущность Евангелия с точки зрения русского народа, – вот в чем заключалась, по мнению Иванова, его священная обязанность перед Россией и всем миром, так как уклониться от такой задачи значило бы скрыть от всех ту истину, которую он сам нашел. И он выполнил эту задачу, заставив мир по-другому взглянуть на русских.
Видимо, потому, понимая и осознавая важность его работы, Иванову помогали такие разные люди, как писатель Гоголь, профессор математики Федор Чижов, поэт Николай Языков, философ Алексей Хомяков, император Николай Первый, цесаревич-наследник Александр Николаевич…– все здравые силы в России. И это лишний раз подтверждает простую истину, если русских объединяет общая идея, они достигают многого.
 
Историки искусства отмечают некоторое внутреннее сходство картины Александра Иванова «Явление Христа народу» c фреской Леонардо да Винчи «Тайная вéчеря». Чем это вызвано?
Для начала скажем: замечание их верное. И вот почему. Приступая к картине в 1834 году, Иванова всего более интересовало покаянное состояние свидетелей появления Мессии, изображаемых им, но позже его интересовало другое. Ему важно было прочесть в выражении лиц, невольных движениях, жестах, реакцию каждого на слова, услышанные от Иоанна Крестителя. В чем-то Иванов повторял Леонардо да Винчи, в «Тайной вéчери» которого слова Иисуса о предательстве одного из учеников и их реакция на сказанное Спасителем составили смысл, сердцевину картины. У Иванова такой сердцевиной стали слова Крестителя: «Се агнец Божий, вземляй грехи мира». Посмотрите на картину, и вы увидите: каждый реагирует на них по-своему. Особенно интересна фигура раба.
Она всего более привлекает внимание, когда впервые смотришь на картину, не случайно. Фигура раба – ключевая в картине. В ней заложен глубокий смысл.
В мае 1858 года, когда картина Иванова «Явление Христа народу» была установлена в Петербурге, в Белом зале Зимнего дворца, и ее увидел государь Александр Второй, он спросил художника о значении фигуры раба. Ответ Иванова не сохранился. Но сохранились рисунки, эскизы, этюды позволяющие последить за мыслью художника.
Ни один другой персонаж картины не стоил Иванову стольких исканий, как образ раба. Еще в первоначальных эскизах рядом с Иоанном Крестителем появилась фигура «достаточного человека». Он сидел на земле, повернувшись обнаженной спиной к зрителю. Поза, удачно найденная однажды, не, не менялась ос временем.
Рядом с «достаточным человеком» Иванов пишет его слугу. Долго не мог решить художник, чем занять слугу в картине. Он то подавал хозяину одежду, то сидел на корточках, то приподнимался, то вместе с господином поворачивал голову в сторону Предтечи, забыв о необходимости одеваться, то полный доброты смотрел на Мессию…
Зарисованная когда-то Ивановым во Флоренции античная фигура скифского точильщика помогла определить позу раба.
В фондах Третьяковской галереи хранится папка с рисунками головы раба. Знаете, открывая ее, почти физически ощущаешь присутствие рядом великого художника.
Разные лица, разные типы, разные судьбы.
Некрасивое доверчивое лицо с застенчивой улыбкой… Человек с взлохмаченными волосами. Взгляд исподлобья, угрюмый… Двойной этюд. У левой головы глаза тусклые, веки воспаленные. Шею стягивает веревка. В отличие от других лиц, здесь ярко выражен этнический тип. Это может быть, галл или даже скиф. Выписки из Библии и труда историка Неббия об египетских древностях, с упоминанием сведений о жизни и быте рабов, Иванов оставлял иногда прямо на рисунках. На одном читаю: «за долги продавались, ибо деньги были единственным ходким товаром…» На альбомном листе другая запись: «Плетьми бьют рабов. При Соломоне… Они преступили запрещение царя. Сам посла, чтоб их привести… Для моей картины».
Многие из римских рабов были учителями, врачами, искусными ремесленниками, служили чиновниками. Не могло не поразить Иванова, что иные сами отдавали себя под иго древности. Но что-то другое преследовал Иванов в поисках образа раба, не забыв, к слову, изобразить себя в образе странника с посохом, сидящего в тени у ног Иоанна Крестителя.
Но что он вкладывал в образ раба?
Ответ, на мой взгляд, можно найти в удивительном докладе, прочитанном в разгар Второй мировой войны замечательным немецким мыслителем, бывшим лектором русского языка при Гельсингфорском университете, Оскаром фон Шульцем «Гитлер и Христос Достоевского».
«Остановимся… на некоторых пунктах учения Христа… – писал ученый. – Для того чтобы лучше понять, что нового внес Христос в мир, достаточно припомнить положение слуг и рабов до Христа и после него…» Признаюсь, когда я, совершенно случайно взяв в руки эту книгу, прочитал эти строки, все во мне замерло. Я почувствовал, что близок к разгадке истины.
Давайте прочтем далее доклад Оскара фон Шульца.
«Для Платона и Аристотеля раб был лишь получеловек, предмет купли и продажи…
Буддизм в течение двух с половиной тысяч лет не в состоянии был уничтожить касты, и к париям нельзя даже притронуться, чтобы не замараться духовно… Христос же ставит одною из своих главных задач возвышение слуг и рабов и придание им небывалого раньше значения…
Сыновья Зевдеевы Иаков и Иоанн (Богослов) просили Иисуса отвести им первые места по правую и левую руку его в будущем Царствие Божием.
Ученики за это негодуют на братьев.
Иисус же... говорит всем ученикам своим: «Вы знаете, что князья народов величаются над ними, а вельможи гордо выступают перед ними и притесняют их, но между вами да не будет так. Кто хочет между вами быть большим, да будет вам слугою, и кто хочет быть первым, да будет вам рабом.
И в последнюю вечерю он умывал пыльные и потные ноги учеников своих и утирал их полотенцем и сказал им после того:
«… если Я, Господь и Учитель, умыл ноги вам, то и вы должны умывать ноги друг другу. Ибо Я дал вам пример, чтобы и вы делали то же, что Я сделал вам».
Сам делает грязную работу… (рабов) и учит учеников следовать своему примеру.
Недаром учение Христа в первые века христианства с таким восторгом принималось именно рабами. Они впервые за всю историю человечества почувствовали, что и они – люди, и они достойны уважения».
Человечество, забыв о главном своем предназначении, определенном Богом: служить всем, помогать всем, услуживать всем, низведя понимание служения до степени «рабского», с явлением Мессии могло исправиться в заблуждении своем.
Не это ли и хотел выразить Александр Иванов?
Только придя к этой мысли, я успокоился. Образ раба мне в картине «Явление Христа народу» показался мне понятным. Можно было работать дальше над книгой.
Несколько слов об отношениях, сложившихся между государем Александром Вторым и Александром Ивановым. Впервые они встретились в Риме, когда Александр Николаевич был еще цесаревичем. Он оказал материальную   поддержку художнику и заказал картину для себя. И художник, в знак признательности, как пишут, даже изобразил его в картине. В чертах одного из всадников, сидящего на коне, на заднем плане, действительно, угадываются черты великого князя.
Скажу более. Ведь именно император Александр Второй, приобретя картину, после кончины художника подарил ее народу, передав на хранение в Румянцевский музей, в Москве.
Цесаревич Александр Николаевич прибыл в Рим 4 декабря 1838 года. В ту пору, получив превосходное образование, он, согласно тщательно продуманной Василием Андреевичем Жуковским программе обучения, подготавливался к предстоящим ему государственным обязанностям. Во время посещения по Европе он посетил почти все европейские государства, познакомился с их государственным устройством и культурой, с монархами, с государственными деятелями.
Для русской колонии в Риме приезд государя наследника был знаменательным событием. К тому времени число пенсионеров в Риме увеличилось; к числу проживающих в древнем городе добавились возвратившийся в Италию для довершения полотна «Медный змий» профессор Федор Бруни, сын морского министра Федор Моллер, живописцы Федор Завьялов, скульпторы Логановский и Пименов.
С приездом наследника все пришло в движение.
«День (приезда) был чудный, – вспоминал художник Иордан. – Для встречи великого князя наехало много наших соотечественников; я был на народной площади, когда около 6 часов вечера появились почтовые экипажи, из коих в первом сидел наследник. Великий князь был худенький белокурый юноша; с первых дней своего пребывания в Риме, он привязал к себе сердца всех иностранцев и римлян».
Наследника сопровождали Жуковский и композитор Виельгорский.
Цесаревич был неравнодушен к живописи. Именно поэтому, через день после приезда в Рим, он встретился с представителями русской художественной колонии. Все представлялись наследнику, облаченные в непривычную парадную форму. Судить об атмосфере, царившей в ту пору в среде художников, можно по письмам Александра Иванова.
«Наследник въехал в Рим. Художники засуетились. Марков предложил поднести альбом новейших рисунков каждого из художников русских. Мысль была одобрена, я сейчас же приковал себя к акварельному рисунку, который был в аршин величины: он представлял Ave – Maria , или обыкновение римское собираться на улице, в час после сумерек у каждого образа Богородицы, и хором петь ей похвальные песни… Делали в тот же альбом и другие: Моллер, Каневский, Скотти, Пименов… Наконец альбом поднесен в новый год, и Наследник благодарил художников лично в церкви».
Великий князь с интересом знакомился с древним городом, римскими достопримечательностями. Побывал в Ватикане, осмотрел галерею с античной скульптурой, этрусские древности, работы Кановы…
10 декабря, в субботу, в мастерскую Иванова приехали Жуковский и Гоголь, сопровождавший его по Риму. Гоголь, проникшись симпатией к художнику и называвший его не иначе как новый Корреджио, не мог не заинтересовать им и наставника государя наследника. Картина поразила Жуковского. Он долго не отходил от нее. Трудно было оторвать взгляд от мощной фигуры Иоанна Крестителя. Пророк-пустынник, последний пророк Ветхого завета. Это к нему, строгому и суровому, проповедующему всеобщее покаяние ввиду приближения обетованного мессианского царства, стекались люди со всех концов Палестины. Простой народ, знатные ученые, фарисеи, книжники иудейские, равно как и высокомерные саддукеи. Это к нему, Иоанну Крестителю направляет свои стопы Иисус Христос – сюжет, составляющий сущность всего Евангелия для образованного искусства…
12 декабря 1838 года, в понедельник, мастерскую Иванова посетил великий князь Александра Николаевич. Государь наследник остался доволен картиной… и соблаговолил пожаловать ему трехлетнее содержание на окончание картины. Замечу, Иванову теперь можно было перевести дух, ибо Общество поощрения художников, выплатив содержание его на 1839 год, ставило художника в известность, что впредь посылка содержания будет прекращена.
Радовался за художника и Н. В. Гоголь. Возможно, в свершенном деле (получении денег от государя наследника) была и некоторая его заслуга.
Тот же Николай Васильевич Гоголь ввел художника в дом Апраксиных, где Александр Иванов встретил свою любовь… Скажем здесь, неудачную.
Иванов был влюблен в графиню Марию Владимировну Апраксину, и ему, кажется, отвечали взаимностью.
Молодая аристократка, в роду которой древняя грузинская кровь (она была потомком царя Вахтанга VI ) сочеталась с не менее древними – русских князей Голицыных, графов Апраксиных, Толстых, заняла его воображение.
«Молодая дева, – писал художник в записной книжке, – знатная происхождением, соотечественница, прелестная, добрая душою, полюбила меня горячо, простила мне недостатки и уверила меня в постоянстве. Если я не отвечу на все это святостью моей жизни, без сомнения буду подлец из подлецов…»
Мысль о женитьбе не покидала 40-летнего Иванова и до знакомства с Апраксиной. За четыре года до знакомства с нею, в 1843 году он написал одну из лучших своих акварельных работ «Вирсавию». Вряд ли случайно, что теме Вирсавии художник посвятил страницы не в своих альбомах с рисунками и акварелями, а в записной книжке.
Прекрасная, целомудренная женщина, способная внушить людям лишь благоговение, – такой видел Вирсавию Иванов. О такой, возможно, и мечтал он. И она, похоже, явилась. Явилась в образе Марии Владимировны Апраксиной.
Апраксины были близки ко двору. Дед Марии Владимировны – был крестником императрицы Елизаветы Петровны, владел тринадцатью тысячами душ. Отец, скончавшийся очень рано, был флигель-адъютантом императора, мать – дочь русского посла в Париже. Семья очень влиятельная.
Апраксины – мать и две ее дочери – приехали в Италию летом 1846 года и решили здесь зимовать. В их дом и ввел Гоголь Иванова. Здесь и увидел впервые художник старшую из сестер – Марию Владимировну, миловидную, с приятной улыбкой, владеющей несколькими языками. Она, кажется, всерьез увлекалась музыкой и живописью. В доме его, надо сказать, встретили очень радушно. Хозяйка дома, графиня Софья Петровна Апраксина взяла покровительство над ним и сумела разговорить молчаливого художника, не любившего высказываться о своих взглядах на искусство даже среди собратьев по живописи. Вероятнее всего, при разговорах ее с Ивановым присутствовала и Мария Владимировна…
Он был влюблен. И про себя ласково называл избранницу свою Машенькой. Он совсем не думал о разнице общественного положения, занимаемого семьею Апраксиных и им.
Нищета его была очевидной и такова, что, по свидетельству одного из его друзей, он по суткам довольствовался стаканом кофе и черствой булкой или чашкой чичевицы, сваренной из экономии им самим, в той студии, где работал, и на воде, за которой художник ходил сам к ближайшему фонтану.
Но он был влюблен.
Летом 1847 года, почувствовав себя усталым от работы, он уехал в Неаполь, к Апраксиным, в дом, которому был предан.
«Я у образованнейшей вельможи, и меня здесь полюбили», – писал он брату 4 июля из Неаполя. А в записной книжке его появится запись: «Хорошо бы было, если бы Мария Владимировна Апраксина на службу готовилась Богу и Отечеству, – то есть выписать все относительное к путешествию к Святым местам. – Я не знаю ни по-английски, ни по-немецки. Это была бы существенная помощь к скорейшим и совершеннейшим моим предприятиям».
Мысль о женитьбе крепко засела в сознании его. Он глубоко обиделся на Гоголя, которому было признался в своей страсти, и от которого получил хлесткий ответ: «Если вы подумали о каком домашнем очаге, о семейном быте и женщине, то. Сами знаете, вряд ли эта доля для вас! Вы – нищий, и не иметь вам так же угла, где приклонить главу, как не имел его и Тот, Которого пришествие дерзаете вы изобразить кистью!...»
Даже размолвка на короткое время наступит между друзьями.
О Марии Владимировне художник думал и в путешествии по северной Италии, совершенной им в 1847 году. Молодая графиня виделась ему даже во сне, о чем делал записи в своем дневнике.
Кончилось все разом. Марию Владимировну выдали замуж за князя Мещерского.
«Вне студии, – писал Александр Иванов после этого в одном из писем, – я довольно несчастен, и если бы не студия, то давно бы был убит».
Картина заменила ему семью.
«Я встаю со светом, работаю в студии до полудня, иду отдохнуть в кафе, чтобы приготовить свои силы, дабы начать работать с часу до сумерек, – сообщал Иванов своему другу Чижову. – Устав таким образом, я рад бываю добраться до кресел или постели вечером. Только по воскресеньям и позволяю себе ничего не делать, и тут   пишу письма, если уж очень нужно отвечать. Всякое изменение этого порядка было бы клятвопреступлением против моей картины, которая теперь составляет для меня все…»
Он заперся в мастерской и редко кого допускал к себе, весь уйдя в работу. Работать над картиной он будет и в 1851 году, и в 1855, и остановит ее лишь в 1856 году, пока не кончатся средства.
Из келлии, как он изредка называл свою мастерскую, он выходил все реже.
По понедельникам его можно было видеть в Ватикане. Здесь он отдыхал. То любовался Рафаэлем, то шел изучать красоту греческих статуй; в древнеримской скульптуре он особенно любил портреты.
Картина, которую Иванов доводил до совершенства, все же, думается, в 1850 году в основном была закончена. Только инерция многолетней работы над картиной не позволяла художнику оставить ее.
Впрочем, начиная с 1849 года, он обратился к «Библейским эскизам». Сама работа над ними вытекала, как представляется, из предыдущей работы над картиной.
Когда же впервые зрители увидели картину «Явление Христа народу»?
Двери мастерской Иванова открылись для зрителей в марте 1857 года.
Первой ее посетила вдовствующая императрица Александра Феодоровна и осталась чрезвычайно довольная картиною. После посещения государыни мастерская была отворена для широкой публики. Молва в тратториях и   на улицах разнесла весть об этом событии по Риму, выявив неслыханную популярность иностранца в стране, где не пришельца в искусстве всегда смотрели, как на врага и хищника. Казалось, весь Рим потянулся вереницей к безлюдной несколько лет студии. В продолжении десяти дней оставалась она запруженной римлянами. Некоторые просиживали перед картиной часами. Успех был необычайный. Иванову предлагали ехать с картиной в Париж и Лондон, показывать ее за деньги. Но он думал о возвращении в Россию. В один из февральских дней 1858 года его мастерскую посетила великая княжна Елена Павловна, очаровалась картиной, тут же заказала сделать с нее фотографии и приняла все издержки на отправку картины и на путешествие Иванова в Петербург. Иванов стал готовиться к поездке на родину. Но это уже другой рассказ.

1868 год. Илье Репину – 24. Он студент Петербуржской Императорской Академии художеств, получивший в качестве программного задания сезона сюжет из Библии: "Иов и его друзья". Написать эту картину надо хорошо: она дает право участвовать в конкурсе на Большую золотую медаль. Получить медаль – значит шесть лет на казенный счет жить заграницей, оттачивать мастерство в Италии…

«Несмотря на тайную титаническую гордость духа внутри себя, - вспоминает Репин, - в жизни я был робкий, посредственный и до трусости непредприимчивый юноша. Работая над программой, я год от зари до зари проводил время в добросовестных этюдах к картине и покидал мастерскую только для сада Академии, где писал этюды на воздухе.

Академический коридор четвертого этажа, летом был особенно оживлен голосами конкурентов-товарищей: там пели, свистали, громко смеялись и целыми ватагами сговаривались о прогулке белой ночью куда-нибудь на острова встречать восход солнца и знакомиться с окрестностями Петербурга; по их словам, эти задворки поражали своей красотой и новостью. Я не верил и сторонился… В то время я очень бедствовал и придумывал разные способы для продления своего существования. Я обращался с прошениями в Академию Художеств о пособии и стипендии. Но без успеха. Я даже подумывал предложить себя в натурщики Академии. 15 рублей в месяц и казенная квартира в подвалах Академии казались мне завидным обеспечением. Но товарищи, которым я сообщил о своем намерении, смеялись, покачивая головами». Друзья не знали, что еще до света их сокурсник лазает по железным крышам и красит их суриком.

Илье Ефимовичу казалось, что в таком положении ему не так уж сложно представить себе многострадального Иова, тем более, что саму историю этого удивительного человека он давно и хорошо знал…

Был человек в земле Уц, имя его Иов; и был человек этот непорочен, справедлив и богобоязнен и удалялся от зла. И родились у него семь сыновей и три дочери. Имения у него было: семь тысяч мелкого скота, три тысячи верблюдов, пятьсот пар волов и пятьсот ослиц и весьма много прислуги; и был человек этот знаменитее всех сынов Востока. Книга Иова

Земля Уц, в которой родился Иов примерно в двадцатом столетии до Рождества Xристова, лежит на границе между современной Сирией и Иорданией. Она называется Макам-Эйюб, Плач Иова. Там великий страдалец счастливо прожил 78 лет, после чего на него обрушились страдания, о которых говорит Библия. Однажды сатана сказал Господу: «Разве даром богобоязнен Иов? Не Ты ли кругом оградил его и дом его и все, что у него? Но сними с него Свое благословение и увидишь, благословит ли он Тебя?» Бог принял игру хитрого беса и разрешил ему испытать Иова. И вот настал день, когда праведнику сказали, что у него погиб весь скот, все слуги, рухнул дом и погреб под обломками всех его детей.

Тогда Иов встал и разодрал верхнюю одежду свою, остриг голову свою и пал на землю и поклонился и сказал: наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь. Господь дал, Господь и взял; да будет имя Господне благословенно!

Из воспоминаний Ильи Ефимовича: «Некоторые, пишущие о художниках, называли меня казаком – много чести. Я родился военным поселянином Украинского военного поселения. Это звание очень презренное. Ниже поселян считались разве что крепостные. В городе Чугуеве, в пригородной слободе Осиновке наш дом считался богатым, у нас был постоялый двор, но когда отец уезжал с полком, мы впадали в крайнюю бедность».

Отец Репина – Ефим Васильевич – 25 лет служил в уланском полку ремонтером, то есть, занимался поставкой лошадей, был грамотный, но никакого звания не имел. Прожил он 90 лет и 3 месяца, умер в имении Здравнево, которое Репин купил в Витебской губернии продав за 35 тысяч своих "Запорожцев" царю Александру.

«Еще был брат Василий и сестра Устя, но она умерла 15-ти лет. Мать звали Татьяна Степановна, она была более грамотна, чем отец. Однажды, наслушавшись чтения маменьки Жития Святых, я долго не мог заснуть. Все неотступнее меня захватывало желание сделаться святым: скорее бежать в пустыню, там скалы, пропасти, львы, а я дрожу, весь в жару, и бегу все дальше». Мать не раз журила его в храме: «Ну что за срам, все люди, как люди, стоят, молятся, а ты как дурак, разинув рот, поворачиваешься даже к иконостасу задом и все зеваешь на большие картины».

В 15 лет Илья сам начал писать иконы. Его мастерство пользовалось большим успехом у местных батюшек. Ему платили по пять рублей за образ, и часто приглашали на самые почетные работы, так что через четыре года ему удалось скопить на учебу целых 100 рублей. «Я решил непременно в день моего причастия молиться Богу, чтоб мне быть знаменитым художником. И как я молился! Когда толпа в жестких тисках донесла меня уже близко до чаши и тут надо было делать последние земные поклоны перед ней, – у меня дрожали руки и стучали зубы – я едва держался на ногах. И вот с тех пор я решил, во что бы то ни стало пробиваться в Петербург».

После того, как раздосадованный удивительной стойкостью Иова сатана снова пришел к Богу и выпросил разрешение на то, чтобы поразить праведника болезнью, от несчастного отвернулись все родственники, и даже жена сказала ему: "Ты все еще тверд в непорочности твоей! похули Бога и умри. Но он сказал ей: ты говоришь как одна из безумных: неужели доброе мы будем принимать от Бога, а злого не будем принимать? Во всем этом не согрешил Иов устами своими". Но когда по прошествии семи дней, проведенных в молчании с друзьями, Иов заговорил, его слова были исполнены такой невыразимой боли, тоски и уныния, каких Репин не мог обнаружить ни в одном лице.

Погибни день, в который я родился, и ночь, в которую сказано: зачался человек! День тот да будет тьмою; да не взыщет его Бог свыше, и да не воссияет над ним свет! О! ночь та – да будет она безлюдна; да не войдет в нее веселье! Для чего не умер я, выходя из утробы, и не скончался, когда вышел из чрева? На что дан свет человеку, которого путь закрыт, и которого Бог окружил мраком? Вздохи мои предупреждают хлеб мой, и стоны мои льются, как вода, ибо ужасное, чего я ужасался, то и постигло меня; и чего я боялся, то и пришло ко мне.

«Однажды в классе под скрип карандашей мой земляк Мурашко таинственно буркнул: «Ты знаешь, сегодня що було?» – и рассказал мне о покушении на Александра II в Летнем саду». Это было 4 апреля 1866 года. В четвертом часу дня. Император после обычной прогулки в Летнем саду садился в коляску, когда неизвестный человек выстрелил в него из пистолета. В эту минуту стоявший в толпе крестьянин Осип Комиссаров ударил убийцу по руке, и пуля пролетела мимо. Преступник был задержан на месте и по приказанию императора отведен в III отделение. Стрелявший в государя оказался дворянином Саратовской губернии Дмитрием Каракозовым, исключенным за участие в беспорядках из числа студентов сперва Казанского, а потом и Московского университетов. Весть вихрем облетела всю Россию по телеграфу. Аресты следовали один за другим. Участь Каракозова была быстро решена.

«Еще темненько было в роковое утро на заре, а мы с Мурашко уже стояли в бесконечной толпе на Большом проспекте Васильевского острова. Все взоры были прикованы к эшафоту. Жандармы стали подталкивать приговоренного на середину. Казалось, он был в столбняке или не умел ходить… Но вот освобожденно, истово, по-русски, не торопясь, он поклонился на все четыре стороны всему народу. Этот поклон сразу перевернул все это многоголовое поле. Оно стало близким этому чуждому, странному существу. Может быть, только в эту минуту и сам преступник почувствовал значение момента - прощание навсегда с миром и вселенскую связь с ним.
- И нас прости, Христа ради, - прохлюпал кто-то глухо.
Исполнитель быстро затянул петлю на шее, и в тот же миг палач ловко выбил подставку из-под ног Каракозова. У меня закружилась голова, я схватился за Мурашко и чуть не отскочил от его лица – оно показалось мне поразительно страшным своим выражением страдания: вдруг он показался мне вторым Каракозовым. Боже!»

И после казни полиция еще надеялась напасть на новый след соучастников покушения. Дни и ночи охранялась могила повешенного, а тех, кто случайно оказывался вблизи, немедленно арестовывали. Однажды там были задержаны студенты-художники Репин и Мурашко. Лишь после тщательного выяснения их личностей они были отпущены…

Много лет спустя, каракозовские глаза Репин попробует дать герою картины «Под конвоем», потом осужденному – в «Отказе от исповеди». Это название было присвоено полотну на советской выставке в 1936 году, после смерти художника; авторская подпись была принципиально иной: «Перед исповедью». В образ приговоренного Илья Ефимович вложил и то, что он уже знал к тому времени из Иова.

Это одна из древнейших книг Библии и, возможно, самая парадоксальная из них. В полемике со своими друзьями Иов задает вопросы, волновавшие людей всегда и особенно раздиравшие общественную мысль России девятнадцатого столетия: о социальной справедливости, о неравенстве, о том, почему добродетельные бывают часто несчастными, тогда как процветают злые… Товарищи пытаются урезонить ропщущего: «Ты верно, согрешил в чем-нибудь втайне. Покайся, и Господь смилостивится». В ответ Иов вызывает на суд Бога! «Пусть испытает меня – выйду, как золото!»

Вот, я завел судебное дело: знаю, что буду прав. Кто в состоянии оспорить меня? Ибо я скоро умолкну и испущу дух. Двух только вещей не делай со мною, и тогда я не буду укрываться от лица Твоего: удали от меня руку Твою, и ужас Твой да не потрясает меня. Тогда зови, и я буду отвечать, или буду говорить я, а Ты отвечай мне. Сколько у меня пороков и грехов? покажи мне беззаконие мое и грех мой. Для чего скрываешь лице Твое и считаешь меня врагом Тебе? Не сорванный ли листок Ты сокрушаешь и не сухую ли соломинку преследуешь? Человек, рожденный женою, краткодневен и пресыщен печалями: как цветок, он выходит и опадает; убегает, как тень, и не останавливается. И на него-то Ты отверзаешь очи Твои, и меня ведешь на суд с Тобою? Кто родится чистым от нечистого? Ни один.

Главным своим учителем Илья Ефимович считал Крамского, с которым они познакомились, когда Иван Николаевич писал «Христа». Как-то Репин пожаловался, что ничего не может придумать со своим «Иовом». Крамской улыбнулся: «Не в том дело, чтобы написать ту или другую сцену из истории или из действительной жизни. Она будет простой фотографией с натуры, этюдом, если не будет освещена философским мировоззрением автора, и не будет носить глубокого смысла жизни. Надеюсь, Вы понимаете меня? Рафаэль вовсе не тем велик, что писал лучше всех, а тем, что его картины освещаются высшим проявлением духовной жизни человека, божественными идеями».

Иван Николаевич умел говорить о Христе так, что Репину становилось стыдно своей детской веры. Крамской рассуждал о Спасителе как о близком, родном человеке, «с таким чувством и так просто, что я просто не верил ушам своим! Конечно, все это я когда-то читал и безо всякого интереса слушал иногда в церкви… Но теперь!»

Благодаря Крамскому, Репин заново открыл для себя книгу Иова. Он вдруг понял, почему ее читают в Церкви на Страстной неделе, почему страдания Иова связаны со страданиями Христа. "Голгофа" не только рисовалась мне ясно, но мне казалось: я уже и сам был там. Со страхом колыхался я в толпе, давая место кресту. Мать упала от изнеможения. С ними в этой темной страшной трагедии я потерялся до самозабвения. Внутри меня все рвалось. Как музыки хотелось рыданий".

К сожалению, «Голгофа» так и осталась эскизом. Но «Иов» был дописан. На академической выставке картина пользовалась огромным успехом. Ее признали необычной по композиции и реальному решению библейской темы. Малая золотая медаль была получена.

О, если бы записаны были слова мои! Если бы начертаны были они в книге резцом железным с оловом, – на вечное время на камне вырезаны были! А я знаю, Искупитель мой жив, и Он в последний день восставит из праха распадающуюся кожу мою сию, и я во плоти моей узрю Бога. Я узрю Его сам; мои глаза, не глаза другого, увидят Его. Истаивает сердце мое в груди моей! Убойтесь меча, ибо меч есть отмститель неправды, и знайте, что есть суд. Книга Иова

Вместе с величайшей дерзостью – в Иове величайшая надежда и потрясающая любовь. Не рабское, «приспособленное» благочестие его друзей, а настоящее, искреннее и свободное устремление к Творцу, которое только и дорого Богу, которое открывает сердце человека своему Создателю.

Господь отвечал Иову из бури и сказал: кто сей, омрачающий Провидение словами без смысла? Препояшь ныне чресла твои, как муж: Я буду спрашивать тебя, и ты объясняй Мне: где был ты, когда Я полагал основания земли? Скажи, если знаешь.

В древнем мире человек, увидевший Бога, мог быть уверен, что для него страшный суд уже настал. И вот, думая, что это его последний час, Иов произносит слова, открывающие истинное золото его души: «Я слышал о Тебе слухом уха, - говорит он Богу, - теперь же мои глаза видят Тебя; поэтому я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле». После этого Господь благословил Иова, а его друзей призвал к покаянию. Страдалец был щедро вознагражден за долготерпение. Он выздоровел, родил семь сыновей и трех девочек и прожил еще 140 долгих и счастливых лет.

1917 год. Репину – 73. Последние 17 из них он живет в своем именьице «Пенаты», в Куоккале. Недавно ему прислали письмо с просьбой разрешить выставку «Иова и его друзей». Илья Ефимович согласился: глядя на происходящее с Россией, многие могли заново осмыслить этот библейский сюжет.

После революции Куоккала оказалась заграницей, которую вскоре и закрыли; Илья Ефимович попал в уникальную эмиграцию – вместе с домом. Почти все русские, оставшиеся в Финляндии, находились в бедственном положении, без средств и безо всяких определенных перспектив.

Репин работает днем и ночью, как студент. Картины и рисунки жертвует для всевозможных благотворительных лотерей, аукционов, кому-то дарит работы в благодарность за устройство общественных дел.

На какое-то время он теряет с окружающим миром всякую связь: «Я даже был «похоронен», и из Швеции получил прочувствованный некролог с портретом, как не радоваться. И эта радость дала мне идею картины. Я подумал, что Христос обрадовался, когда почувствовал, что он жив и здоров. Радость воскрешения мне хотелось изобразить. Но как это трудно. До сих пор, несмотря на все усилия, не удается».

С этого момента Репин не перестает писать картины на евангельские сюжеты. Почти все они были проданы в двадцатые годы, пропали или разошлись по частным коллекциям. Одни известны по фотографиям, другие не известны совсем. О третьих мы знаем лишь по воспоминаниям и письмам. Одно из последних Илья Ефимович заканчивает, как праведный Иов…

Мне в жизни незаслуженно посчастливилось, и я невольно воображаю себя библейским мальчиком Товией, которого всю жизнь вел за руку добрый ангел. Все устраивалось лучше, чем он мог бы желать. Илья Ефимович Репин. «Далекое и близкое»

Прочитанная сегодня притча о талантах - одно из целого ряда пророческих предупреждений и притчевых сказаний Христа о грядущем Суде. Если прочесть 24-ю и 25-ю главы Евангелия от Матфея, откуда и взята сегодняшняя притча, то мы видим, что Спаситель предупреждает нас о трех основных опасностях, которые могут привести нас к суду неготовыми. Первая опасность - это беспечность, вторая - малодушие, а третья - жизнь, недостойная человека нечуткостью и бесчеловечностью.
Беспечность описана Христом в трех притчах: первая - это беспечность благодушная, веселая, беспечность, которую мы считаем естественной. Христос говорит: Бдите, потому что суд, день Господень придет внезапно, как он пришел в дни Ноевы... Тогда люди и пили, и ели, и замуж выходили, и ни о чем не думали большем, чем земля, большем, чем каждодневная их радость жизни, а суд Господень нарастал и в какой-то день разразился гневом и потопом. Будет и позже так: две женщины будут работать у жернова - одна возьмется, другая оставится; два человека будут в поле - один возьмется, другой оставится. Эта беспечность - такая нам обычная, привычная, родная, благодушная, веселая, радующаяся жизни и забывающая, что жизнь не такая плоская, а что она глубокая, бездонная, что она уходит в вечность.
Другая беспечность - злая беспечность, которая пользуется тем, что Бог как будто не спешит прийти на расправу: Апостол же Петр говорит, что Бог медлит, потому что долготерпит о нас. В этой притче Господней, в 24-й главе говорится о слуге, который был поставлен надзирателем над другими. Ему было поручено следить за ними, чтобы работы шли, чтобы все было сделано, но было также поручено следить, чтобы им было хорошо жить в доме их господина, даже когда его нет, когда он сам не может видеть их жизнь и позаботиться о их нуждах. А раб этот подумал: "Не скоро еще придет господин, я буду пить, есть, веселиться, а рабов буду гнать и бить, я - господин", - воображая, будто в его власти и в отсутствие господне его достоинство - господское. А господин вернулся, когда не ждали его, и застиг неверного раба в его неправде, и изгнал. Это - вторая беспечность, греховная, злая, которая нам тоже обычна. Мы тоже не спешим меняться на добро, потому что Господь за горами, а суд далек. Мы не спешим творить добро, потому что еще есть время; когда-нибудь, когда мы устанем от зла, то успеем еще к добру вернуться, - а День Господень идет и идет на нас, и в какой-то день, в какой-то час - суд перед нами, и мы перед судом.
Есть и еще одна беспечность, которую Господь описывает в притче о десяти девах, из которых пять умные, а пять - безумные. Это беспечность сонливая, беспечность, которая не делает ничего, а надеется, что еще успеется: жить еще успеется, любить еще успеется, исправиться еще успеется. Не придет же Бог во время ночной стражи - можно еще подремать, помечтать и когда-нибудь опомниться, когда придут какие-то предвестники суда... А суд приходит в ночи, потому что спящему всякий час - ночь, и застигает врасплох.
Вот беспечность веселая, добродушная, как будто и не злая; беспечность безответственная, злонамеренная, жадная, злая; и беспечность опять-таки страшно нам обычная: завтра все успеется, а сегодня помечтаем... Это первая группа предупреждений Господних.
А дальше - притча о талантах. Господь дает каждому дарование в меру его сил и призывает принести плод такой же богатый, как богаты сами дарования. И часто мы ничего с этими дарованиями не делаем: нам дается ум - но этот ум мы не обогащаем ничем; нам дается чуткое сердце - но это сердце остается только как возможность чуткости, а на деле дремлет в себялюбии, коснеет; дается нам воля, порой сильная, которая остается бесплодно-бесцельной. Много нам дается, что мы храним в том виде, как Бог дал, а плода - никакого. Почему?
Не всегда по беспечности, а порой потому, что нами овладело малодушие, трусливость. Нам кажется, что - и так оно и есть - чтобы чего-то достичь, надо всем рискнуть: покоем, обеспеченностью, отношениями, жизнью - всем или хотя бы чем-нибудь; и мы думаем: нет, верну я Господу то, что Он мне дал, но рискнуть потерять себя и ответить перед Богом - нет... А когда суд приходит, оказывается, что когда-то нам данное нашим никогда не было, а все время оставалось Господним. И Господь часто вернет это Себе и отдаст тому, кто был готов рисковать жизнью, и покоем, обеспеченностью, и всем телом и душой, чтобы принести плод, чтобы не быть заживо мертвым, но быть живым и животворящим. Вот - малодушие.
И, наконец, притча, которую мы читаем перед самым Постом, об овцах и козлищах, о последнем суде. О чем этот суд? Не о том, что мы не имели каких-то великих откровений, а о том, что мы не были просто людьми, не могли сердцем человеческим, плотяным, живым отозваться на нужды, на горе, на боль, на опасность другого человека. Кто не может быть человеком на земле, тот не может быть человеком и на Небе; кто в малом не может быть человеком, тот никогда не вырастет в меру Человека Иисуса Христа.
В этом предупреждение Господне о суде: суд не в том, что он придет и это страшно будет, а в том, что он придет и будет так жалко и так больно, что мы прожили всю жизнь, так и не став человеком: по трусости, сонливости, себялюбивой злобе или просто забывчивой беспечности. Суд в том, что мы иногда проживем всю жизнь, не заметив, что она глубока, просторна, что жизнь ключом бьет из глубин Божиих и уносит нас в эти глубины.
Вдумаемся в эти разные образы, опомнимся и станем жить не узкой, бедной жизнью, которая вся заключена в тебе самом, а той просторной, глубокой, мощной жизнью, которая покоится на Боге, которая из Него получает источник безграничной силы и которая нас уносит в вечность, где все имеет свое место, где все получает величие, потому что человек может себя перерасти и стать Богочеловеком по подобию Иисуса Христа, благодатью Святого Духа, любовью Господней. Аминь.